81

Хм, тут вот, по ходу дела, такой вопрос возник. А какая вообще разница между:

— сжв-ололошкой, требующей распять Столлмана, потому что он хуемразь, невзирая на награды деда-ветерана и положенный ему почёт;
— косноязычной русской поэтессой, освобождающейся™ из логики авторитета посредством классово-гендерного чутья и упраздняющей иерархию круговой порукой;
— безымянным еврокуколдом, готовым стереть в пыль свою культуру ради слезинки рефьюджа;
— и, скажем, президентом всея США, считающим возможным назначить целью военного удара культурные памятники.

Все они в конечном счёте объявляют себя врагами самой памяти. Той памяти, которая отличает архетипичного взрослого человека от архетипичного ребёнка, которому всё внове.

Конечно, мало кто ожидал от не-левака Трампа высказываний в духе чисто левацкой политики амнезии. Это нам говорит лишь о том, что из маркеров определённого свойства личности, политического и антропологического, этот метод перешёл в статус легитимного приёма, нейтрального орудия для достижения цели. Войны теперь будут вестись так. Это двадцать лет назад можно было ещё считать уничтожение Бамианских Будд преступлением и списывать его на варварство туземцев. Теперь это становится даже не допустимым военным эксцессом, вроде дрезденской бомбардировки, а прямой целью военной атаки. Потому что если сегодня вы начинаете культурную войну в кабинетах и кампусах, то завтра уже настоящие армии поведут войну с культурой.

Только не надо думать, будто представление о существовании памятников культуры имманентно этому человечеству. Оно вообще появилось, по крайней мере, в Европе, в эпоху Возрождения, когда западная цивилизация, расшатав основы христианского™ мира, стала искать себе оправданий в останках высокой древности. Ни до, ни вне этой локации такой потребности просто не возникало. Но посудите сами, есть ли вообще что-либо более противное человеку Возрождения, нежели нынешний западный пост-человек? Он с превеликим удовольствием освободится от этих доставшихся в наследство вериг, как только подвернётся такая возможность. С той же лёгкостью, с какой поэтессы-снежинки освобождаются из логик авторитета, чтобы исчезнуть навеки.